Голові фракції

В полуподвальных помещениях  означенного проезда жили  одним кагалом ассирийцы, которых в Виннице почему-то называли «греками». Внешне, кто был в Греции – знает, настоящие греки смотрятся всё-таки иначе. «Греческий» островок в самом центре города, на улице Ленина!

Знали «греков» все. И не только в лицо, но и по непривычным для нас именам: Беняма (очень красивый, лет тридцати брюнет), Скопыля (хулиган, которого все боялись), Ляка (из подрастающей шпаны), пр. Чистили и латали они обувь, продавали обувные шнурки, самодельные обувные кремы, такие же низкокачественные, как в магазинах, но – любой окраски. И если подходящей окраски у них не было, то они тут же сапожным ножичком, словно художник кистью, смешивали в жестяной круглой коробочке различных цветов кремы, бросая беглые взгляды на цвет обуви заказчика. Наконец, получался нужный колер – и довольный покупатель уносил покупку домой. Первая же попытка почистить обувь этой смесью приносила разочарование: по обуви шли полосы всех использованных для получения нужной окраски цветов. Совсем, как при спектральном расщеплении белого цвета на семь цветов радуги.

«Главная» будочка ассирийцев располагалась непосредственно у входа в проезд, где они жили. Восседал в ней толстый усатый чистильщик обуви, алхимик-изготовитель сапожной ваксы и немного сапожник, имя которого у меня вылетело из головы. Другие аналогичные будочки стояли около вокзала, на базаре, ещё где-то. Ни у кого, не принадлежавшего к клану «греков», подобного промысла не было.
Ассирийцы жили почти что обособленно. Выходили замуж и женились только на своих. Наверное, где-то существовала специальная «служба», в распоряжении которой были всесоюзные данные о готовых к созданию семьи ассирийцев. Как бы там не было, но подходящих женихов и невест – даже живущих за тысячи километров друг от друга – находили. И закатывали та-акие свадьбы!

Знаю, правда, одно исключение. С детства был я знаком с Яшей Приказчиком, он был года на два старше меня. Пару лет жили мы с ним в одном дворе. Яша рано лишился матери, а потом – юношей – и отца. Прошёл огонь, воду и медные трубы. И не только потому, что Яша работал сантехником: при работе и пламенем пользовался, и с водой, разумеется, дело имел,  возможно, даже медные (нержавеющие!) трубы использовал. Нет, но и потому, что жил Яша, скажем так, бурно. И тюрьмы, знаю, не избежал: потому что сидел я во время суда над ним в зале заседаний. И в перерыве с ним поговорил (родни-то у него не было).

И – ещё: в первые послевоенные годы ассирийцы были почти монополистами в изготовлении и продаже чуней. Чунями, вообще-то, чаще называют либо лапти из пеньковой верёвки, либо резиновую или кожаную обувь в виде галош, надеваемую на разутую ногу при работе в шахтах, рудниках, и т. п. Винницкие же чуни представляли собой низкокачественные серого цвета валенки, нижняя часть которых была обклеена резиной от старых автомобильных камер. То есть, это были как бы валенки с несъёмными калошами. И носили их с ранней осени до поздней весны. Словом, «дёшево и сердито», как говорили о чём-то вполне доступном и вместе с тем отвечающем своему назначению.

Некоторые ассирийцы работали на обувной фабрике, забор которой, как было только что сказано, был в глубине двора их жилищ, часть – на кирпичном заводе, что располагался у глиняного карьера на  улице Первомайской (напротив парка). В футбольной команде кирпичного завода было так много ассирийцев (низкорослых, кривоногих, сухощавых и, главное,  смоляно-волосатых), что эту команду остряки называли «Щётка».

ПО  ПРАВОЙ СТОРОНЕ  УЛИЦЫ  ЛЕНИНА

Ни само здание, ни ещё что-то, касающееся Государственного банка, я комментировать не буду, дабы впредь Финансовая инспекция относилась ко мне так же благожелательно, как и сейчас. И верила, что пишу я не ради гонораров, которые потом постараюсь от неё скрыть.

Нет, передумал (это пишется в мае 2011 г.) – расскажу всё же хоть что-нибудь о Государственном банке. Но, прежде сообщу: ничего не знаю о том, что располагалось на месте здания Государственного банка, построенного, если не ошибаюсь, в 1929-м году. Не могу себе представить, чтобы на этом месте - между чудесной архитектуры доходным домом и дореволюционной гостиницей "Франсуа" - находилось что-либо невзрачное. Тем более, незастроенное пространство.

В банк никто из «посторонних» не заходил. Для «посторонних» единственным учреждением, оперирующим с их деньгами, могла быть только сберегательная касса. Конечно, в банк приходили руководители учреждений, начальники финансовых отделов крупных предприятий, и так далее. Какие они там дела решали – понятия я не имел.

Но, главным посетителями банка были «непосторонние» – бухгалтера и кассиры. Каждое учреждение-предприятие имело свой день, вернее, свои дни зарплаты: заработную плату выдавали дважды в месяц: первую половину – без вычетов, вторую – с таковыми (налог, алименты, иное). Если суммы были совсем малые, то их выдавали один раз в месяц (например, стипендии студентам).

Этих дней ждали с нетерпением, так как жили-существовали «от зарплаты до зарплаты». Разумеется, иногда у некоторых «простых смертных» что-то от зарплаты оставалось – и они несли это что-то в сберегательную кассу. Немало было и таких, кто никак не мог решиться «живые деньги» обменять на запись в сберегательной книжке – и они, пренебрегая небольшим процентом ежегодного прироста суммы, гарантированным сберегательной кассой, складывали деньги, как говорили, «в чулок».  Был это не всегда именно старый чулок; «ёмкостью для хранения ассигнаций» могла служить и старая сумка, и банка с плотной крышкой из-под чего-то, прочее. Постоянно ходили по городу слухи, что у кого-то (какой-то бабки, какого-то старика) после их смерти обнаружили под матрацем (в кладовке, в погребе, на чердаке...) той или иной формы «копилку» с большой суммой денег. А если арестовывали кого-нибудь из работников торговли, то – по тем же самым «достоверным» слухам – даже называлась конкретная сумма (разумеется, огромная) изъятых при обыске денег.
Что-то было в этих слухах правдой, большей же частью подобные россказни отражали неутолённую мечту рядового советского человека о прочном благосостоянии; последнее, судя по сообщениям печати, постоянно росло, но до желаемого «прочного» уровня было та-ак далеко.

Вернёмся, однако, к нашим бедным бухгалтерам и кассирам. Бедным – в прямом смысле слова, потому что зарплата их была довольно низкой. И – в переносном, потому что им предстояло, как правило, выстоять огромную очередь при получении заработной платы для сотрудников своего учреждени-предприятия. Если не в холоде, то, как минимум, в голоде. Бывало, что и – в холоде, так как очередь формировалась перед входом в банк задолго до открытия дверей последнего. А теплая погода в Виннице бывает, как известно, не круглый год.

В учреждениях-предприятиях (особенно с большим числом сотрудников) уже с утра формировалась в день выдачи зарплаты своя очередь: у кассы бухгалтерии.
Редко окошко кассы открывалось в означенное на табличке, что была рядом с ним, время. Чаще кассира ждали. Многие, долгие часы. Кто проводил в ожидании кассира своё свободное от работы (смены) время, чтобы на «свежие» деньги купить гостинцы детям, кто не мог никак дождаться денег для «законной» (день-то зарплаты!) выпивки, а у кого и просто на еду уже ничего не оставалось.

А в банке – свои проблемы. Не было денег (наличных!) для выдачи зарплаты учреждениям-предприятиям. Инкассаторы исправно объезжали магазины, привозили оттуда выручку в специальных автомобилях в банк, железные ворота которого охранялись вооружённым милиционером. Но, прилавки и полки магазинов не блистали изобилием товаров, часть денег оседала в «чулках» или ещё где-то – и в банке денег для всех не хватало. Инкассаторы «скребли по сусекам», однако бывали случаи, когда бухгалтера и кассиры возвращались на место работы с пустыми руками. И на их головы обрушивался незаслуженный гнев очереди у кассы. Выдача зарплаты отодвигалась на день. За редчайшим исключением, задержка была длительнее: все понимали, что большинство будет вынуждено голодать. А голодный человек способен на непредсказуемое...

Если же деньги банк выдавал, то бухгалтера и кассиры спешили с полными денег портфелями или сумками в свои учреждения-предприятия. Представители небольших контор – пешком или на трамвае (автобусе) – с небольшой суммой, как правило, в одиночку. Те, кто получал большую сумму денег, вызывали по телефону-автомату, расположенному у выхода из банка, сопровождение (кого-то из сотрудников). А кассиры крупных предприятий увозились прибывшим автомобилем.

Были ли случаи нападения на несущих (везущих) зарплату бухгалтеров и кассиров? Сколько угодно! Но, не хватало транспорта, средств связи – изменить-обезопасить можно было не многое и не многих.

Всё – двигаемся далее. Без денег, но и – без риска подвергнуться ограблению.
О деньгах, денежной реформе, зарплатах – уже было и ещё будет.

Следующий – в сторону реки – дом переходил, как при уличных боях, часто из рук в руки. Помню только, что одно время в нём был онкологический диспансер. Оперировали с утра до вечера (операционная выходила окнами на ул. Ленина и происходящее там было хорошо видно из окна третьего этажа дома напротив, где я нередко бывал). Продлевали ли эти операции жизнь обитателей «ракового корпуса» –  другой вопрос. А на первом этаже соседнего дома был (и есть?) хлебный магазин. Не такой, уж, и большой, но – самый большой в городе. И – когда-то – с самым богатым ассортиментом хлебобулочных изделий. Не целый день, но, по крайней мере, с утра. Сразу же после завоза.

А далее – цветочный и, опять же, самый большой в городе овощной магазин, за которым следовал единственный в городе комиссионный магазин. Это – на первом этаже. А на втором – над всеми этими магазинами – помещение библиотеки и читального зала для детей. Это не бахвальство, а констатация факта: в читальном зале я просиживал часами, нередко до самого его закрытия. Столько было интересных книг! От сказок различных народов – до ««Архимеда» Вовки Грушина» Юрия Сотника, от «Путешествия и приключения капитана Гаттераса»  Жуль Верна до «Витя Малеев в школе и дома»  Николая Носова…

Далее следовало одноэтажное строение  (на месте которого построили четырёхэтажное жилое здание), за ним – паспортный стол милиции.

В одноэтажном строении располагалось центральное ателье по пошиву одежды. Купить приличный костюм, платье, пальто, плащ было невозможно. То, что шила наша –  очень даже –  лёгкая промышленность, носить было невозможно. Даже люди среднего достатка старались не одеваться в «товары широкого потребления». Сокращение «ширпотреб» приобрело явно отрицательный оттенок. Женщины шили, как правило, у частных портних. Самой известной и самой дорогой (пошив платья из материала заказчицы – до 800 рублей! – вспомните приведенные величины зарплат) была Масляева. Жила и работала она (на дому) по улице Пушкина. Её сын Ваня – выпускник педагогического института, окончивший также пару курсов Киевской консерватории по классу вокала – руководил впоследствии областным управлением культуры. Очень красивый мужчина с приятным голосом. В молодости – неплохой спортсмен.
Мужскую же одежду шить на дому было, видимо, хлопотно: много мелкой простой работы, требующей подмастерьев. Лучшим мастером по пошиву мужских костюмов был Романов. Шил он начальству. Если оставалось время, то – и прочим, дававшим ему и его подручным возможность заработать хорошие «чаевые». Что касается тканей, то в ателье их выбор был не столь велик, как в магазинах. Магазин тканей был поначалу на первом этаже дома, расположенного рядом (через проезд) с ювелирным магазином. Потом его перевели на противоположную сторону улицы Ленина, наискосок от здания облисполкома. Долгие годы главным «тканеведом» был там седой элегантный мужчина по фамилии Сойбельман (?).

Пальто, знаю, шили и частники. Но, их было один-два, не более. Вот, починкой, перелицовкой, а также пошивом – особенно, для особо тучных или крупных людей –  рубашек, бюстгальтеров, пр. занимались преимущественно частники. Почти у каждой семьи был такой(ая) «личный(ая)» портной(ая).

Существенный перелом в одеяниях винничан начался в конце пятидесятых годов. В СССР стали поступать изделия лёгкой промышленности из стран, именовавшихся тогда странами народной демократии. Чешские костюмы, к примеру, покорили мужчин. Костюмы самых разнообразных модных фасонов, из всевозможных тканей, доступные по цене. Начальная цена – от 450 – 500 рублей. Это, конечно, превышало половину месячного оклада молодого специалиста с высшим образованием. Но, зато, посмотрите, как вшит рукав: не гармошкой, как в наших пиджачках, а – словно влитой!

В районные центры стали поступать товары из Японии (в обмен, говорили, на рога и копыта, из которых японцы делали пуговицы, пр.); с рядом стран сельская кооперация торговала как бы самостоятельно. Товары эти на селе не пользовались спросом – и их привозили на базар в город. Но, мы удалились слишком далеко от темы.

Что ещё располагалось, кроме ателье, в этом одноэтажном строении – не вспомнить. Но, паспортный стол милиции, находившийся в конце этого ряда, в отдельном двух(трёх?)этажном здании милиции (у въезда в костёльный двор), не забыть мне до конца дней. Там я получал в 1954-м году паспорт. Знойным летним днём.
Многочасовое ожидание на солнцепёке. Затем – в непереносимо душной полутёмной комнате внутри помещения. Я был почти в полуобморочном состоянии, по всей вероятности, из-за обезвоживания. Моя подпись во впервые полученном паспорте мне определённо не удалась. Многие годы я с нетерпением ждал возможности замены паспорта…

А  ТЕПЕРЬ – ПО ЛЕВОЙ СТОРОНЕ

Идём от моста через Южный Буг. Моста – ещё деревянного. С расположенными рядом с ним (против течения) деревянными же «быками», которые защищали опоры моста от повреждения во время весеннего ледохода (в апрельское половодье).
Видим «пересадочную станцию». Здесь заканчивался трамвайный маршрут, начинавшийся у Пироговской больницы. И начинался другой – к железнодорожному вокзалу. «Пересадочная станция» была построена, наверно, ещё до революции: выглядела она «старинно». Была под навесом. И чем-то напоминала перрон жмеринского вокзала, зависть к которому не отпускает меня по сей день.

По обеим сторонам – дома. Небольшие. Слева, вроде бы, все, кроме одного – одноэтажные. Справа – жилые. Слева – в некоторых конторы, аптечный склад.

Слева – переулок в сторону Краеведческого музея и Городского архива. Они – в старинных зданиях, объединенных винничанами в одно понятие «Муры». В краеведческом музее много всего интересного (о роли Густава Вольдемаровича Брилинга  в создании музея см. на сайте http://muzey.vn.ua/node/97 ). Я там был несколько раз. В архиве, наверное – ещё более интересного. Но, это – уже не для всех.

Однажды, мальчишкой, я наблюдал, как из архива кипами выносят и бросают в открытый грузовик старинные фолианты. Один из них упал на землю. Подобрал и стал рассматривать. Оказалось, что у меня в руках – книга движения больных (называлась, несомненно, иначе, но правильного названия не помню). Кто и сколько в больнице находился, сведения об оплате лечения. Красиво так написано. Каллиграфически. Вдруг читаю: умер, оставшись должен больнице «70 копеекъ». И такая скорбь меня почему-то охватила. То ли того умершего пожалел, то ли больницу, понесшую убытки. Не понял. А, вот, сейчас думаю: «Бог ты мой! Какие мелочи не забываются столько лет!!» –  поистине загадочна психика человека…

Работали ли тогда в архивах историки-краеведы? Скорее всего – нет. Очень многие материалы были закрыты. Поэтому о чём-то новом, недавно обнаруженном в архивах почти не сообщали. В «Винницкой правде» публиковался, правда, изредка работник архива Анжел (Желик) Абрамович Меняйло. Я знал этого красивого молодого человека – выпускника педагогического института. К сожалению, он умер в весьма молодом возрасте от кровоизлияния в мозг. В 90-е бы ему развернуться! Мог бы ещё, ведь был 1933 г. рождения.

Далее, вверх по левой стороне улицы Ленина – костёл, который использовали под спортзал. Ещё выше – Собор, тогда пока ещё действующий.

Там, где сейчас находится четырёхэтажный дом, именовавшийся «Домом учителей» (в отличие от клуба – «Дома учителя», располагавшегося во дворе школы по ул. Полины Осипенко) – в нём получили квартиры работники пединститута и школ, долго были развалины. Не знаю, правда ли это или нет, но отчаянные мальчишки рассказывали, что обнаружили в подвалах развалин подземные проходы, через которые добирались до Муров.

Пропускаем большой отрезок улицы, о котором уже шла речь. И задерживаемся у Областной библиотеки им. К. А.Тимирязева. Остов здания после войны стоял, но полностью выгоревший. Только столбики с огромными цепями вокруг здания свидетельствовали о былой красоте этого строения. Восстановленное, выглядело оно тоже хорошо. Я с удовольствием вспоминаю проведенные там сотни часов. Перед институтскими экзаменационными сессиями читательские залы были полны. В иное время – заполнены на треть.

Дальше находился магазин электротоваров, переведенный из здания, что напротив костёла. Магазин, как и уже упоминавшийся магазин спорттоваров, тоже мог называться «камерой предварительного заключения» –  так много его сотрудников вынуждено имело дело с прокуратурой и следствием. За какие махинации – мне не известно.

Далее – ряд красивых зданий, последнее из них принадлежало комсомолу. Там, где-то около полуночи я стал членом ВЛКСМ – Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи. Было это в 1952-м году. Ещё при жизни Сталина. Когда все, включая партийных и комсомольских работников, засиживались на работе допоздна. Сталин, известно, был «совой». Спал до полудня, совещания проводил в вечернее и ночное время. Вся страна подстраивалась под ритм его жизни и работы. В случае же с приёмом в комсомол дело было просто в огромном количестве желающих «быть в первых рядах молодых строителей коммунизма». Чтобы избежать абсолютной бюрократизации процесса приёма, каждому «кандидату в члены ВЛКСМ» члены бюро горкома ВЛКСМ задавали «хитрые» вопросы типа: «Сколькими орденами был награждён комсомол? За что комсомол получил первый орден Ленина? Кто был руководителем комсомольской подпольной организации «Молодая гвардия»?». Вопросы были стандартными много лет – и ответы на них передавались от поколения к поколению комсомольцев. Самым трудным было не правильно ответить на вопрос, а не упасть при  этом в обморок. И такое случалось. Ждали не менее 5-6 часов, без еды, питья, да и время было уже скорее для сна, чем для ответов на вопросы клевавших носами членов бюро. Однако, будущие комсомольцы, как и их руководители, не боялись трудностей. Иначе, откуда бы столько орденов на знамени их организации?

Через дорогу (улица Дзержинского) – большое и красивое здание Реального училища, построенного в далёком (даже для описываемого послевоенного времени) 1890-м году. Там привольно разместился ДОСААФ – Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Я  занимался в авиамодельном кружке: строили самолётики с моторчиками, клеили (адская работа) из тончайшей бумаги воздушные шары. Материалы для моделирования выдавал нам «подозрительно интеллигентный» завхоз. Что я имею в виду? Да, то, что основной контингент сотрудников ДОСААФа составляли отставные военные, от которых часто попахивало перегаром, которые изъяснялись на привычном для них «сочном» языке солдатских казарм. Не таков был завхоз Котельников (правильность фамилии – под вопросом): вежлив даже с нами-сопляками, сапоги всегда начищены, тщательно выбрит (небольшая бородка – в полном порядке). А, выговор! Явно не казарменный, вообще, не здешний. Петербургский, московский? Некоторые дачники из этих столиц говорили похоже.

Что же потом выяснилось? После того, как в один прекрасный день, проработав, наверное, всего-то год, завхоз (которого я про себя звал «кардинал», ибо он походил на какого-то кардинала из фильма) исчез. Сотрудники ДОСААФа на наши вопросы по поводу «пропажи» завхоза (ему было лет около 55-ти) молчали. Лишь через несколько месяцев я от других лиц узнал, что завхоз был разжалованным генералом. И что его (после смерти Сталина и наступления эры Хрущёва) неожиданно для всех, в том числе и для него самого, вызвали в Москву, где в Кремле Никита Сергеевич лично вручил ему заготовленную заранее генеральскую форму. Да, забыл сказать, что семья завхоза в Виннице жила в полуподвале. Как соотносилась его заплата завхоза с бывшим довольствием генерала – угадайте сами. Что пережил он и его семья – тоже. А если не верите концовке этой истории, при которой я лично не присутствовал, то отвечу вам по-винницки: «За що купив, за те i продав».

Далее (в сторону базара Калича) находился Собес – управление социального обеспечения. Мне до пенсии оставалось ещё много лет, посему более на (и – в) этом здании не останавливаемся.

Ряд одноэтажных невзрачных строений (на месте которых после переноса рынка и перепланировки площади построили четырёхэтажный угловой дом) – и перед нами притягивающий к себе по базарным дням базар Калича. «Чрево Винницы» тех лет.
«Чрево Парижа» –  центральный рынок, давший имя роману Эмиля Золя, я увидеть в детстве не успел. Когда же я первый раз добрался до Парижа («Он же так далеко от Жмеринки – боже мой, какая глушь!»), этот рынок уже перенесли в пригород французской столицы. С базаром Калича мне повезло больше – и я его помню хорошо. Там, из еды, как мне казалось,  не было только птичьего молока. По меньшей мере, – любое съедобное, о котором я тогда знал. Крестьяне, работавшие в колхозах  «за трудодни», оплачиваемые осенью натурой (зерном, сахаром, пр.), нуждались в деньгах. Только на них можно было купить то, хотя бы самое необходимое, что не выдавали на трудодни. Посему несли на базар всё, нередко отрывая это от своего рта.

Перебивая повествование, расскажу о молочницах. Они рано утром (пока покупатели не ушли на работу) разносили молоко. Но, не из магазинов, а из близко или не совсем близко к Виннице лежащих сёл. Представьте себе, когда они вынуждены были вставать, чтобы успеть  подоить коров, процедить и разлить по бутылям молоко и добраться с нелёгкой ношей до остановки пригородного (рабочего) поезда. В любое время года и при любой погоде. Молоко было в необычной формы бутылях, заткнутых пробкой-тряпочкой. Из бутылей, особым образом их кругообразными движениями потрусив,  молочницы  буквально выстреливали молоком в подставленные кастрюли (молоко тут же кипятили). По заказу приносили молочницы и творог, сметану, ряженку. И всё это – чтобы хоть какие-то живые деньги иметь. Я понимал тогда не очень много. Но, когда увидел в пригородном поезде (откуда так ехал рано – не вспомнить), что молочницы и во время поездки не сидят, сложа руки, а что-то вяжут, то и до меня дошло, какие великие труженицы эти женщины.